| *** |
Забавная фамилия – Хлебушкин, мягкая, рыхлая.
И соответствовал Хлебушкин фамилии – невысокий, полноватый, голос негромкий.
И судьба такая же, не особенная.
До зиндана.
Лет пятнадцать назад, вдруг погнала судьба Хлебушкина водилой в Азию.
А в Азии этой – война. Хлебушкин, конечно, о войне знал, но как-то осознать не успел, почти сразу в зиндане очутился.
Конкретно к Хлебушкину у хозяев зиндана претензий не было – не солдат, не шпион, но и не свой, русский, а русские, большей частью, союзники врагов хозяев зиндана.
Кто в зиндане хоть коротко сиживал, тому объяснять ничего не надо.
А тем, которые не сиживали… Упаси вас хоть Бог, хоть Аллах, хоть Будда или Тонакатекутли.
По юности, после свадьбы приятеля, Хлебушкин в КПЗ ночевал, и в зиндане тот КПЗ чуть ли не гостиницей города Керчь вспоминал; в КПЗ можно из угла в угол потоптаться, днём солнце, как ни повернись, голову не прожаривает, да и ночью, не тепло домашней постели – лежак-шконочка, но и не стылость стылая земляная и скрюченная, а главное – параша и кран… а в зинданах кран даже желательнее параши… намного желательнее, да чё там кран – фляжечку бы, полвляжечки, пустьглотокссуки, пусть сверху полейте. Не, не поливали, мочились пару раз.
Ещё зиндан Хлебушкин с Карским делил. С, наверное, вполне нормальным спокойным по обычной жизни краснодарским мужиком, Володькой Карским. Но в зиндане уже на третьи сутки осатанели они, Хлебушкин с Карским, друг дружке до помешательства, до звериного.
А просидели вместе три недели.
Потом их отвезли к хибарам местной столицы, швырнули, борта не откинув, и пожелали, если и встретиться опять, то за дастарханом, когда война закончится. Карский злым сипом иное мнение высказал, но благодарность любым Тонакатекутлям, вслед умчавшимся в густую азиатскую темень хозяевам зиндана.
А у Хлебушкина апатично с мнениями, лишь обратно, домой хотелось.
Вернулся, рулить-гонять послал, с братом квартиру разменял, в ларьках-магазинчиках поторговал, в метро помощником машиниста выучился, но не пошло, на бармена пробовал, но сложилось уважаемым экспедитором для пары кафешек, женился, сначала пацан родился, затем и девочка…
Нормально.
Конечно, снился зиндан. Но чуткая жена к доктору сводила, таблеточек закупили, пропил. Редко стало сниться, и таблеточки обязательно – в тумбочке.
Однажды раннеосенним вечерком, из метро вышел, окликнули:
- Хлебушкин! Офигеть, перемать, Хлебушкин… Ай, салям!, блин.
Карский. По-прежнему загорелый. Потолстевший. Вообще покрупневший.
В командировке.
Пошли, понятно, в рюмочную.
В смысле Карскому понятно – по плечу хлопает, скалится весело, шумит, а Хлебушкину чё то не очень.
Ну, хлопнули. Карский и грит:
- Слушай, а у тебя – дней семь пожить? – не откажешь? жаба душит и скучно, по казёнке и дорогущей, лучше тебе – женат? малые есть? Во! лучше вам холодильник затарю, да и по зиме из своих щедрых краёв посылочками закидаю. Ох и наладим связь между житницей и мегаполисом!
Хлебушкин кивнул и в парк предложил прогуляться, красивой опавшей сентябрьской листвой подышать. Карский удивился слегка, «лириком» обозвал, но пошли, парк близко.
Походили, подышали, Карский на часы поглядывает – успеть чемодан к Хлебушкину перебазировать.
- Тут место у меня нравящееся – пруд с лебедями. – соврал Хлебушкин. Про лебедей соврал чудно, чёрте к чему лебеди приплелись, а не утки: Дойдём, постоим, и несись за чемоданом.
Карский хмыкнул и хохотнул, опять в плечо Хлебушкина потолкал, свернули с дорожки на тропинки. Карский ботинок о корягу ободрал, да и Хлебушкин спотыкался, потому что обдумывал и сомневался, разволновался – палку сырую и тяжёлую подобрал, мол, опираться.
Карский что-то про пьяного деда Мороза съязвил.
А у пруда и сколько, склизко.
- И где блин лебеди?
Хлебушкин незаметно оглянулся вокруг, приметился поточнее, и со всей силы и упора – Карскому, туда, где затылок к шее крепится, палкой. Сильно боялся Хлебушкин ни туда или что палка переломится, или что у здорового Карского шея выдержит. Но не промахнулся, палка не переломилась, шея у Карского не выдержала. На всякий, Хлебушкин и камнем от колотого бордюра добил.
… Жена Хлебушкина орала на ментов и следователя визгливо, отчаянно, убедительно. А Хлебушкин молчал, мягко, рыхло. Дети плакали.
На лестничной клетке немолодой сержант следователю тоже сомневался:
- Не похоже. Ерунда чепуховая. Свидетели? Улики?
- Нет свидетелей и улик. Ну, в рюмочной видели, опознали, да и то смутно… Дальше – ничегошеньки. И ливень под утро. – признавал следователь, не должный обсуждать с сержантом, а тем более признаваться: Но не совпадение же? Представляешь, чтоб совпадение?
Сержант затянулся, выпустил дым и презрительно буркнул, что лично он совпадений представляет, без литра хрен расскажешь:
- Мотив?
Следователь нешироко развёл руками.
Хлебушкина забрали и подержали. Допрашивали само собой. Пугали, орали, замахивались, обещали запросы…
А Хлебушкин в камере подмигивал и улыбался крану.
А жена требовала передать таблетки, звонила депутатам, написала в прокуратуру.
Наконец, опера повязали банду шпаны малолетней, но прежестокой. Шпана и в убийстве Карского призналась, вернее, признались то ли в восьми убийствах, то ли в девяти, то ли в одиннадцати – Карский им раскладов не менял, да и действительно не различали убиенных и дат.
И Хлебушкина отпустили.
Годы тикают, Хлебушкин пьёт регулярно таблетки. И вкусно пьёт воду из-под крана, или из графина.
Жена и дети Хлебушкина любит. А Хлебушкин любит жену и детей. Дети растут.
Зиндан редко, но снится.
И Володька Карский Хлебушкину тоже снится, но только в мерзком далёком зиндане, а не в родном раннеосеннем городе и парке.
(zestanoyjoker) 28 ноября 2010 года |
| --- |
|
|