*** |
Да-да, именно, тонким. Потому, что прозрачно, и может порваться.
Июнь. Самые длинные дни и самые короткие ночи. После жары, город, наконец, темнеет и чуточку, очень нехотя остывает.
К кафе «Хрустальная чайхана», почти с противоположных сторон, приближаются Фанк и Айма. Ему сорок, ей сорок два. Он местный, она транзитная проезжая. Ему чужо здесь, ей обрыдло там и между. Они встречаются не в первый раз, во второй. Прошло два года. Два года для женщины возраста сорок два и для мужчины возраста сорок. Много. Но и незаметно. Если тебе сорок или сорок два. И оба переживают, что будет заметно для другого. Фанк выгладил рубашку и брюки, чего уже не делал чёрти сколько, сходил в парикмахерскую, две недели поджимался с деньгами – лишь купил новые ботинки, и отпихивал мысли о расстроенной неврозами потенции. Айма решилась на интимную стрижку (от чего в интимности предательски почёсывается), одела под джинсы смешные панталончики – конечно, она совсем совсем не собирается, да и не готова к томному продолжению, но ведь женщине положено быть готовой, даже если она не готова. У Аймы целлюлит и шрамчики.
Они оба хорошо знают жизнь, вернее каждый свою, но плохо — напротив. Хотя переписываются четыре года. Странная встреча странных людей. Кажется и город затаился, затих, как заинтересованный и едкий зритель.
Они сходятся ещё у входа (чему и Фанк и Айма немного и взаимно недовольны – куда предпочтительнее расположиться и оглядеться внутри раньше опоздавшего). - Добрый вечер. - Добрый, Айма. Чуть замешкавшись, Фанк пожимает руку Аймы. Но Айма поддерживает Фанка взглядом – верно – поцелуй, оказался бы неуместнее. Фанк открывает и придерживает дверь, и они заходят в зал кафе. - Поглубже? - Что? - Заберёмся поглубже? Или у окна?... Понял. Значит поглубже у окна. Места у окон некурящие. Но Фанк решительно направляется к официантке, улыбается, просит разрешения – народу же мало, даёт купюрку и берёт пепельницу. Айма мучается с сумочкой, — никак никуда не пристраивается. Ей даже секундно хочется обратно в гостиничный номер. И, как назло, опять колется под пантолончиками. - Это уютное место. – ободряет и её и себя Фанк. На помощь приходит и официантка – вполне опрятна, вежлива, и улыбчива. - У нас замечательное вино. Для двоих. - Белое? – строже ситуации спрашивает Айма. - Розовое – улыбается официантка.- Вам и крепкого? - Нет-нет – ворошится в сумочке Айма, стараясь прикрыться и удобно поёрзать. - Да-да – закуривает Фанк и, в ответ на поджатые губы Аймы, шутливо конкретезирует: В пределах, на двоих. - Водки? Триста? - Рома. Двести. Если пойдёт правильно, мы добавим. - Обязательно пойдёт правильно. – протягивает меню и желает официантка, молодчина какая. Вино и по пятьдесят рома вперёд, весьма кстати. К сорока свидания становятся натянутыми. Тем более странные свидания странных людей. А город загущивается темнотой. И Фанк, воспользовавшись видом, рассказывает Айме о недостроенной Кривой Башне Мастера Глюма и о Парадоксальном водопаде, и о Соборе Снежинок, естественно и собственно о Глюме, об отношениях Мастера с девушкой Промокашкой, и об их дочери Мааре Ясной, ставшей скульптором-комиссаром. Затем Фанк рассказывает о кондитерской Пьетро, об Инфанте, и о надписи на мостовой в Старом Городе в честь Зимнего Короля… Потом о Старом Городе вообще. А потом Фанку не хочется рассказывать о Старом Городе, потому что вдруг – и всё-таки заказав, с позволительного кивка Аймы и плюнув на поджелудочную, ромовой добавки, Фанк осознаёт, что дофига знает о Старом Городе и ничего о нынешнем, что в нынешнем он уже давным давно словно на оккупированной территории. И они ковыряют остывший жульен, курят, допивают вино, и отдаляются друг от друга, только только сблизившись. Фанк украдкой посматривает на шею и руки Аймы, а Айма на его потёртый воротничок. Фанк пробует представить её сзади, нагнутой, и со спущенными джинсами… А Айма – совместное утреннее пробуждение с получужим мужским телом. Если бы они не скрывали друг от друга глаз, они заметили бы, что усмехнулись-покривились одновременно. Вечер и беседу спасает мелодия девочки и парня с гитарами, война и презентованный от дальнего столика коньяк. Фанк близоруко так и не смог разглядеть толком презентовавших, но тоже махает на их махи. А гитары бьются и плачут… И девочка поёт лучше парня. Пусть выцветшая форма и медаль — у парня, и он тоже поёт здорово, просто тише и спокойнее. Официантка признаётся, что она беженка. Забыв, что признавалась Фанку зимой. И из неудачного скомканного вечера незачем, вечер превращается в вечер легкий, тонкий и здоровско нужный. Они чокаются третьей или четвёртой рюмкой коньяка. Запивают вином. И закусывают лепёшками с зеленушечкой. И просят официантку сделать-принести лепёшки похожие на настоящие, на всамделишние, на тамошние и тогдашние. Официантка, подмигнув, тяпает коньяка и обещает.
Принесла ли официантка лепёшки Фанку не восстановить.
Зыбким, ранним, но отнюдь не свежим утром, ужасно мутит из левого бока… Не к моменту, но аккурат по законам полумёртвой физиологии, мешается потенция. А в раскалывающейся и в затылке и по вискам голове, начинают выстраиваться строчки и рифмы. Причём так ровно и звонко выстраиваются, будто заждались похмельной полугибели.
А Айма летит самолётом. Без дурацких панталончиков, но снова стараясь незаметно и удобно поёрзать, и чтоб не отдавалось за бровями и не сбивался курсор с ровных и звонких строчек.
Июнь. Самые длинные дни и самые короткие ночи. Ему сорок, ей сорок два. И прибавился тонкий, именно тонкий — прозрачный и неразорванный вечер.
(zestanoyjoker) 24 июня 2010 года |
--- |
|
|