| *** |
- … а эту? – спрашивает Тёмочкина из-за спины и от гардероба супруга.
- … у? чего эту? – Тёмочкин вяло изображает, что сейчас пишет, — и их мысли и сосуществование разделяет монитор. И не первый год.
- Вот ещё одна твоя старая рубашка, говорю.
- Угу.
- И?... выбрасываю?
И для наглядности перед Тёмочкиным возникает его выцветшая светлозелённая хэбэшка.
… и Тёмочкину снова, через года, немножко пахнет овсяным печеньем.
… Вторая половина девяностых.
Третья командировка Тёмочкина в тихую, — демонстративно, до буквальной готовности к доказательному мордобою, застывшую Мордовию. В край пива «Три толстяка», охренительного для среднерусской полосы фино-угорского языка – особо по утреннему, гостиничному похмелью, лесов, холодных речушек и болот, разнообразнейших и многочисленных зон, и упёртой ностальгии по советскому укладу и менталитету, — «деела» строго в рабочее время, и ни-ни в обед, во вторую половину пятницы, и в первую понедельника.
После других, недавних командировок, сюда показалось Тёмочкину, если не прям отдыхом-передыхом, то почти забавным туристическим путешествием на случайно и удачно подвернувшейся машине времени, — кроссворды на рабочих местах, регулярные отказы в двух обменниках вокруг центральной площади Саранска – «У нас опять доллары кончились», дешевизна в носимой одежде, в парикмахерской, и в заработках.
Возвращался Тёмочкин в компании зам.прокурора республики, милого дядьки с коньячком, простоватенькими и пошловатенькими анекдотами, и полным ощущением, что, сложись в данной жизни иначе, милый служитель с пухленькими щёчками засадил бы Тёмочкина также благодушно смотря сквозь, и не стесняясь почёсываться во влажных подмышках.
На станции с замечательным названием и не менее замечательным ударением Потьма, Тёмочкин вышел покурить и подышать липким, но чуть свежим, повечеру, надрельсовым и надшпальным воздухом.
Прогромыхивало стыками, отрыгивался коньяк, вперемешку с обрыдшим пивом, кусали злобные, позднелетние комарики, а возле и меж составов шныряли и торговали местные – мощные тётки, шустрые бабульки, разнополая ребятня и синюшные, валковатые мужички.
Совсем близко от Тёмочкина стояла девочка-девушка с цветочками на полуящечке-полулотке.
Что были за цветочки Тёмочкину конечно, не определялось – но что-то такое из пригородного детства, типа полевое, типа лютики-васильки.
И проезжающие с поездов за этими лютиками-васильками в длинную очередь не выстраивались.
А вот за сбором доляка к девочке подвалили.
И делиться девочке явно нечем.
Тёмочкин не то, что слышал дискуссию, но достаточно чётко угадывал содержание и настроение сторон, -- не трудно.
Блин. По всему и всякому мужскому и воспитанному, надо бы вмешаться, но стоянка объявлялась максимум десятиминутная, огонёк резво приближался к фильтру, в рэмбах Тёмочкин сроду не идентифицировался, и главное девочке тута жить. А ему ехать.
Блин.
- Я покупаю – удивившись самому себе, и выщелкнув окурок, громко выговорил Тёмочкин.
Стороны оглянулись, поутихли и взаимно прищурились.
- Всё сразу покупаю. – уточнил Тёмочкин, и полез во внутренний карман жилетки-«корреспондентки» за денюжкой.
Девчонка осторожно сдвинулась к Тёмочкину, а подвалившие степенно дождались окончания акта купли-продажи, и лишь тогда поцыркивая удалились к прочим оброчным.
- И куда? – спросила потьмовская молодица Тёмочкина, кивая на переносной лоточек.
Тёмочкин пожал плечами и закурил вторую сигарету.
Хотя больше курить и не хотелось.
- Себе оставь.
- Щедрый, да? – при приближении, у неё оказались осветлённые джинсы, волосы, голос и взгляд.
- Нет. Разве сама определить не в состоянии?
- Ну да-ну да… Мимо ехали.
- Да, именно. Мимо. Хорошо сказала.
- А я не только говорю хорошо.
- Наверняка. Но торгуешь не шибко.
Девочка раздумывала – обидеться? или чуть дотерпеть пока сам-умник укатит?, проводница выглянув из тамбура хрипло крикнула «Через минуту трогаемся!», а Тёмочкин присел на корточки и уставился на осветлённое, в алых лучиках заходящего солнца, снизу вверх.
- У вас прядь спереди седая. На свету видно.
«Сперрреди… прррядЬ...» — Тёмочкин невольно улыбнулся.
- Ну и нехай, коли спереди и на свету. Лысеть по-любому хуже.
- Вам не грозит. Но и седеть рано. – тоже достала мятую пачку, сдвинув лоточек на бок и выплюнув жвачку: - Жалко, что мимо.
- Пожалуй, могу и остаться.
- Ну да-ну да. – и смешок тихий и осветленный. И пахло от неё странно приятно, недорого и почему-то похоже на овсяное печенье. И она очень по-мордовски старалась не смотреть на Тёмочкина, отворачивалась на облака и лучи.
Состав чухнул, Тёмочкин поднялся, заскочил на подожку, быстро прошёл по коридору в купе – зам.прокурора посапывал, привалившись щёчками к стеклу и шторке нечистого окошка, выхватил свой кейс из ящика нижней полки, и…
- И часто вы так поступаете?
Тёмочкин задумался.
- Вдруг вы поездной вор?
Тёмочкин послал мысленный привет вслед удаляющемуся зам.прокурора, и ещё размышлял над первым вопросом.
- Харе выкать…- лет на девять-восемь старше то.
- Ха! – ха-ха — харрре… Мно-ого.
- Кхм… Не вор. Увы. Обычный журналист.
- Ооо… Ну да-ну да.
Тёмочкин предъявляет удостоверения трёх редакций, и одно околодепутатское, на всякий командировочный, всегда, опосля некоторого, вдобавок прихвачиваемое.
Но больше названий-надписей барышню забавляют фотки – которые и Тёмочкина кривят усмешкой, она внимательно, почти по-милицейски сличает и сравнивает.
- И на кой ляд сиганул?
- А надоело… мимо ездить.
- Ну гляди, опять не промахнись.
И зашагала наклонив осветлённую чёлку.
И Тёмочкин пошагал следом, чертыхаясь на колдобины в мятом асфальте и ненужность кейса.
… Как же чудно мужики любят приврать что им нравится в барышнях, — причём абсолютно иррационально, вслух, упрямо и ни зачем, — дескать попки-груди, 90-60-90, на край цвет глаз – ага-ага – конечно-конечно! и у твоей то жены какой?, минет, положение тестя и ум-эрудиция.
Тёмочкину и с усилиями не удавалось поддерживать такие разговоры с приятелями или коллегами.
У него просто и банально не получилось бы; женские грудки радуют аккурат помещающие в его неширокую ладонь, попки — с приспущенными и влажными трусиками, а с пристрастием к пресловутым 90-60-90 Тёмочкин и вовсе имел принципиальное и категоричное расхождение – рядом с высокими и крупными сударынями он терялся в собственной среднеростости и обычности, от проявленной инициативы покушения на ширинку до сих пор нелепо дёргается, в тесте уважал молчаливость и любовь к внучкам, а женский ум, ровно также как и мужской, привык оценивать опытным путём, отношениями и временным фактором…
Мужчине в женщине нравится его мужчины отражение, убеждёно и проверено знает Тёмочкин, — её женщины мимика, жесты и интонации на сказанное-произнесённое мужчиной.
И если и есть любовь-влюблённость с первого, то точно, что не взгляда, а слова, — интерес-симпатия-влюблённость-любовь с голоса, с первой фразы.
И лишь и уже дальше и потом прикосновения, объятия, прерывающийся шёпот или вскрики, и она сидит с утра, на облупленном, кривоватом подоконнике, в его светлозелённой рубашке на голое, осветлённое рассветом тело, задаёт смешные и смешно вопросы – «… и в Грррузии, значит?... пррравда-пррравда?», и почему-то пахнет овсяным печеньем, от мизинчиков до взлохмаченности.
… Не помнит теперь имени девочки-девушки когдатошний спецкорр Тёмочкин.
Замечательное название и ударение станции помнит.
Как шёл утром от бараков, по пыльной грутовке на железнодорожные гудки, помнит.
Как произносилось и шепталось «ррррр».
Зам.прокурора дурацкого помнит. И пиво «Три толстяка».
И как крепко и надолго пропахла хэбэшка овсяным печеньем. На года.
- … Обратно повесь.
- Старая же… Ворот протёрся.
- Повесь.
- Ладно-ладно — повесила… Пиши.
(zestanoyjoker) 12 апреля 2008 года |
| --- |
|
|