| *** |
я смотрю на мартышку.
я смотрю на мартышку Хью
И через пару минут я тоже протяну ей дольки, так любимых ею, апельсинов.
До чего же отвратное, психованное, карикатурное создание. Наверное стоит отметить, из всех обезьян я более менее с симпатией отношусь лишь к орангутангам, да и то на удалении, вне их длины лап, запаха и плевков. На кой ляд Хью завёл её?
И тут же забулдыга рядом произносит, растягивая слова:
- И на кой Хью завёл эту бестию?
- Ну… может от одиночества? – поддаю я чутка местного философа.
- Хью!? от одиночества?! завёл мартышку? – мой сосед пытается озвучить протестующее «пффф», но в хмельном обессилии его губы застывают в выпячивании.
Мелкая дрянь извелась сама и изводит тех, кто ближе: скачет по стойке, подпрыгивает, цепляется, гримасничает — то изображая умильного шерстяного старичка-ребёнка, то моментально заходясь в оскальном крике и впиваясь клычками в купившегося на умильность.
Карательные отряды Эрцгерцога приближаются к бунтующему городу. А таверна Косого Хьюго пьёт и гуляет, обещает надрать прихвостням и холуям Эрцгерцога верноподданнические задницы, заодно всем охранителям, попам, чинушам и прочим кровососам — громче всех орут два растрёпанных и скабрёзных монаха.
Всё это достаточно скучно и однообразно, я наблюдал подобное множество раз и, увы, ещё множество увижу.
Через два дня треть из них будут мертвы, а четверо повешены воон около угла той четырёхэтажной домины. Один из монахов подробно выдаст вожаков восстания, второй плюнет в усатую физиономию бравого, в пушечной саже, майора — монаху вгонят штыки в пах и в глотку.
Девочку, сейчас, пожалуй, единственную, кому нахождение возле мерзкой мартышки радостно… впрочем чего это я?… расчувствовался, — мне и не положено, да и не желается. У людей своё, у нас своё. В конце концов и мне через пару дней придётся несладко, даже раньше. Словно прочитав мои мысли, и подловив мой взгляд, коллега напротив, в нелепой шляпе пейзанина, проводит пальцем по шее. Забавно, когда мы пользуемся человеческими жестами, например насчёт шеи.
Пара из отставных шута и вояки продолжает вещать что-то воодушевляющее повстанческое, таверна грохает, подбадривая себя. Мартышка подскакивает, роняет из лап и из пасти, и её временно сдувает испугом со стойки, но поводок, намотанный на руку Хью, короток, а Хью никогда не отличался милосердием. Он будет из последних отбиваться на забаррикадированном чердаке, и, уже схваченный, изловчится достать свой лелеянный наточенный засопожник.
Мелкую пакость водворяют обратно, пора и мне протянуть ей сочные дольки.
Люди теперь часто ищут, находят и возмущенно отнекиваются (для того и находят?) от обезьяньего сходства. По (их) последней версии человек ровно между мартышкой и богом. Почти смешно. Или наоборот горько и отчаянно. Если бы люди хоть однажды взглянули на то, что они считают и величают богом… И изменилось ли, изменило ли бы хоть что-то?
Тварь, и не прожевав, истекая липкостью, цапает меня за кисть, и в её детских злобных глазках недоумение.
- Вот так вот – назидательно говорю я ей.
И Косой Хью усмехается.
Ей-ей, я бы забрал тебя, дружище. Как и нескольких других: пару из отставных шута и вояки, влюблённую в вояку оторву Сюзи, того второго истинно мятежного монаха, конечно девочку, да и двух из четырёх через два дня повешенных…
Но и мартышка отвечает только мне:
- Хорош. Приступай к непосредственным обязанностям.
Ну снова пропасть, здравствуй, осподи, дьябол тебя побери.
Впрочем, чего это я? У людей своё, у нас своё.
(zestanoyjoker ps) 2 июня 2019 года
|
| --- |
|
|