|
«Пусть сам Самойлов был некрасивый, не слишком милый, не очень даже
приятный господин, не имеющий таланта сочинять бессмертные поэмы (мы что-то не
слышали тут, чтобы он прославился), что-то сквозь него увиделось мне тогда,
прелесть иного мира мелькнула передо мной и сгинула в то время, когда ни о
какой прелести мира нельзя было помыслить; и была теплота человека, на секунду
склонившегося ко мне, когда кругом было так холодно и уныло, и люди боялись
друг друга и не верили друг другу.»
Плач
© Н. Берберова
Он вошёл взъерошенный, негибкий, колючий.
- Здравствуйте – поздоровался он так, будто приготовился к перепалке (без сомнений, приготовился).
- Здравствуйте, здравствуйте – не особо приветливо пробурчал и я, шатаясь при спуске со стремянки, и отмахивая потревоженную полочную пыль.
- Вот… - он чуть протянул старорежимную кожаную папку: Посоветовали к вам.
- А ещё советуют?
- Вроде того… - очевидно, что ему не хотелось вслух, тем более подробно, признаваться в том, что послушался совета — кого, зачем, почему…
Пыль оседала и оседала; я чихнул, он чихнул — и сразу взъерепенился, вдруг восприму как общность.
Пожалуй, в этот момент я неуверенно подумал, что он тот, кого я заждался, ждал столько, что не раз зарекался ждать, столько, что подзабыл, что когда-то, по относительной молодости, изначально и самонадеянно ждал, представлял её, а не его, ждал столько, что поменялось две страны, четыре правления, и три адреса проживания.
Конечно имело значение и содержимое папки.
- На кухне чайник… не помню, горячий или нет. Вы уж сами, без церемоний. В холодильнике…
- Благодарю, не голоден.
- Угу… Курить можно и здесь.
- Благодарю. Не курю.
- Угу… Новые времена, новые веянья — а я на правах пережитка и хозяина — без разрешения, потерпите, пошире распахните…
- Не беспокойтесь.
я доразмахал пыль, нацепил очки, выдвинул стулья.
Мне понравилась первая страница, и вторая, и почти — четвёртая.
- Интересно.
Он малость, но — хехе поддался (все пишущие, такие пишущие).
- Правда?
- Смысл лукавить?
Дальше пошло хуже, обратно выровнялось, опять хуже…
Через полчаса, примерно на трети, я отложил рукопись (тоже старорежимную, даже для меня — бумажную)
- И чем я вам? — связей давно не имею… собственные, по-моему, не худшие строчки – я кивнул на ящики стола.
- В курсе.
- Не сомневаюсь. И?
- Мне… порекомендовали… - однако закончил почти решительно: общаться с вами — ну… в процессе.
О, как.
- Просто общаться?
- Просто общаться.
Ай, молодца.
С улицы быстро провыла пронёсшаяся сирена, протяжно позвали «Кииирша!», подуло вечерним дождиком, мотнуло шторы и пошевелило листы рукописи.
- Вернее, вы согласились… просто общаться?… ну в процессе.
- Вернее. Если согласитесь вы.
Любопытно таки, кто порекомендовал — но не на вопрос.
Он терпел паузу.
а я всё больше чувствовал, знал — есть у меня свойство знать некоторое заранее; он лучший и последний; также уже зная, что оттикает время и разменяет — не-не, я не Кассандра, не Мессинг и не Ванга, мне не видится точных чисел и сроков (вдруг действительно виделось им) и ясных сюжетов, лишь порой... отдельные конечные результаты, итоги хы, финалы — возможно, он напишет обо мне обличающий мемуар, или прижизненный язвительный фельетон, или переметнётся на супротивную идейную или простиосподя творческую сторону, или прилюдно плюнет на могилу, или увлечёт мою женщину (ах, ах шарман фантастиш) — пусть его, ей-ей неважно, важно — он лучший, самый восприимчивый, самый способный, и да, последний.
Мы пообщались; я, раскочегарясь, треснулся башкой об угол полки и левым мизинцем об подлючую ножку тахты, а он, освоившись, стрескал подчистую свежие, с утра занесённые дочкой, творожные колечки, покраснел, извинился, но затем назвал меня чем-то кем-то консервативным
Примерно словами из предыдущего абзаца я и выразил, попытался выразить, зашедшей опосля Гиппиусыни на её:
- И для чего?
Навряд ли быстро соображу дату и продолжительность нашего знакомства, однажды она появилась и осталась. Теперь регулярно сосуществуем, еже- или через вечерне. Мы чинно пьём — она кофе, я чай с дозочками коньяка, курим, перекидываемся фразочками, позволительно развратно шалим, поочерёдно или синхронно зависаем над фамилиями, цитатами и бытом, и подолгу замолкаем.
Гиппиусыне не надо объяснять про свойство — она не сомневается, довелось убедиться, хотя навряд ли соображу когда, на ком.
«Плюнуть на могилу» - Гиппиусыня передразнила, и, прихлёбывая, прокаркала «кррремация» и «урррна», и заухала.
- Ухай, ухай. Он колкий.
- …
- У него жажда, поиск, нюх хороших фраз.
- …
- Сразу не продаётся и не похеривается.
- … Заметь, не я произнесла — «сразу».
- Про потом не аргумент. Это у него, для него — потом.
- Не то, Марта, не то. (с)
Гиппиусыня бывает доставучей.
- Читая его, будут становиться лучше — не отрицаю — глупо отрицать, да, пока не скурвится, да, немногие, да, на коротко, на малую малость, но лучше, а не хуже.
- О.
И Гуппиусыня удовлетворённо замолчала, стукливо помешивая чайной ложечкой. Лицо у неё стало похоже на ляжку, на её ляжку — симпатичную, твёрдую, но автономную.
За окном плюхались редкие остаточные капли. Вымок ли Кирша?
- Зин… Зиннааа?
Она мееедленно очень удивилась.
- Ведь легко не пришёл бы. Хоть из за ливня.
- Мда… Понимаю — ну чё ты… Сань. И колечки бы не пожрррал.
zestanoyjoker ps
31 марта 2013 года |