| *** |
Да-да, именно, тонким.
Потому, что прозрачно, и может порваться.
Июнь. Самые длинные дни и самые короткие ночи.
После жары, город, наконец, темнеет и чуточку, очень нехотя остывает.
К кафе «Хрустальная чайхана», почти с противоположных сторон, приближаются Фанк и Айма. Ему сорок, ей сорок два. Он местный, она транзитная проезжая. Ему чужо здесь, ей обрыдло там и между.
Они встречаются не в первый раз, во второй. Прошло два года. Два года для женщины возраста сорок два и для мужчины возраста сорок. Много. Но и незаметно. Если тебе сорок или сорок два.
И оба переживают, что будет заметно для другого.
Фанк выгладил рубашку и брюки, чего уже не делал чёрти сколько, сходил в парикмахерскую, две недели поджимался с деньгами – лишь купил новые ботинки, и отпихивал мысли о расстроенной неврозами потенции.
Айма решилась на интимную стрижку (от чего в интимности предательски почёсывается), одела под джинсы смешные панталончики – конечно, она совсем совсем не собирается, да и не готова к томному продолжению, но ведь женщине положено быть готовой, даже если она не готова. У Аймы целлюлит, и шрамчики.
Они оба хорошо знают жизнь, вернее каждый свою, но плохо — напротив. Хотя переписываются четыре года.
Странная встреча странных людей.
Кажется и город затаился, затих, как заинтересованный и едкий зритель.
Они сходятся ещё у входа (чему и Фанк и Айма немного и взаимно недовольны – куда предпочтительнее расположиться и оглядеться внутри раньше опоздавшего).
- Добрый вечер.
- Добрый, Айма.
Чуть замешкавшись, Фанк пожимает руку Аймы. Но Айма поддерживает Фанка взглядом – верно – поцелуй, оказался бы неуместнее.
Фанк открывает и придерживает дверь, и они заходят в зал кафе.
- Поглубже?
- Что?
- Заберёмся поглубже? Или у окна?... Понял. Значит поглубже у окна.
Места у окон некурящие.
Но Фанк решительно направляется к официантке, улыбается, просит разрешения – народу же мало, даёт купюрку, и берёт пепельницу.
Айма мучается с сумочкой, — никак никуда не пристраивается. Ей даже секундно хочется обратно в гостиничный номер. И как назло, опять колется под пантолончиками.
- Это уютное место. – ободряет и её и себя Фанк.
На помощь приходит и официантка – вполне опрятна, вежлива, и улыбчива.
- У нас замечательное вино. Для двоих.
- Белое? – строже ситуации спрашивает Айма.
- Розовое – улыбается официантка.- Вам и крепкого?
- Нет-нет – ворошится в сумочке Айма, стараясь прикрыться и удобно поёрзать.
- Да-да – закуривает Фанк, и в ответ на поджатые губы Аймы, шутливо конкретезирует: В пределах, на двоих.
- Водки? Триста?
- Рома. Двести. Если пойдёт правильно, мы добавим.
- Обязательно пойдёт правильно. – протягивает меню и желает официантка, молодчина какая.
Вино и по пятьдесят рома вперёд, весьма кстати. К сорока свидания становятся натянутыми. Тем более странные свидания странных людей.
А город загущивается темнотой.
И Фанк, воспользовавшись видом, рассказывает Айме о недостроенной Кривой Башне Мастера Глюма и о Парадоксальном водопаде, и о Соборе Снежинок, естественно и собственно о Глюме, об отношениях Мастера с девушкой Промокашкой, и об их дочери Мааре Ясной, ставшей скульптором-комиссаром. Затем Фанк рассказывает о кондитерской Пьетро, об Инфанте, и о надписи на мостовой в Старом Городе в честь Зимнего Короля… Потом о Старом Городе вообще.
А потом Фанку не хочется рассказывать о Старом Городе, потому что вдруг – и всё-таки заказав, с позволительного кивка Аймы и плюнув на поджелудочную, ромовой добавки, Фанк осознаёт, что дофига знает о Старом Городе и ничего о нынешнем, что в нынешнем он уже давным давно словно на оккупированной территории.
И они ковыряют остывший жульен, курят, допивают вино, и отдаляются друг от друга, только только сблизившись.
Фанк украдкой посматривает на шею и руки Аймы, а Айма на его потёртый воротничок.
Фанк пробует представить её сзади, нагнутой, и со спущенными джинсами… А Айма – совместное утреннее пробуждение с получужим мужским телом.
Если бы они не скрывали друг от друга глаз, они заметили бы, что усмехнулись-покривились одновременно.
Вечер и беседу спасает мелодия девочки и парня с гитарами, война, и презентованный от дальнего столика коньяк. Фанк близоруко так и не смог разглядеть толком презентовавших, но тоже махает на их махи.
А гитары бьются и плачут… И девочка поёт лучше парня. Пусть выцветшая форма и медаль — у парня, и он тоже поёт здорово, просто тише и спокойнее.
Официантка признаётся, что она беженка. Забыв, что признавалась Фанку зимой.
И из неудачного скомканного вечера незачем, вечер превращается в вечер легкий, тонкий, и здоровско нужный.
Они чокаются третьей или четвёртой рюмкой коньяка. Запивают вином. И закусывают лепёшками с зеленушечкой. И просят официантку сделать-принести лепёшки похожие на настоящие, на всамделишние, на тамошние и тогдашние. Официантка, подмигнув, тяпает коньяка и обещает.
Принесла ли официантка лепёшки Фанку не восстановить.
Зыбким, ранним, но отнюдь не свежим утром, ужасно мутит из левого бока… Не к моменту, но аккурат по законам полумёртвой физиологии, мешается потенция.
А в раскалывающейся и в затылке и по вискам голове начинают выстраиваться строчки и рифмы. Причём так ровно и звонко выстраиваются, будто заждались похмельной полугибели.
А Айма летит самолётом. Без дурацких панталончиков, но снова стараясь незаметно и удобно поёрзать, и чтоб не отдавалось за бровями и не сбивался курсор с ровных и звонких строчек.
Июнь. Самые длинные дни и самые короткие ночи.
Ему сорок, ей сорок два.
И прибавился тонкий, именно тонкий — прозрачный и неразорванный вечер.
(zestanoyjoker) 24 июня 2010 года |
| --- |
|
|