| *** |
Чем он их завораживал? Невысокий, неплотный, пожалуй и некрасивый, немолодой-нестарый, ровный голос, никаких воодушевлений «Ах, гений и величие Пушкина!», «Ах, значение и грандиозность битвы под Лейпцигом!», короче не скажешь, что как-то преображался.
Только пальцы — щёлк! — «Князь Мышкин!», щёлк — «Гуситы!»…
И не скажешь, что класс замирал в благоговейной, мол, тишине, нет, не замирал, но было слышно каждое его слово, было слышно и слушали. Слушали, пробовали подковырнуть и усомниться, пробовали возразить, пробовали спорить.
И только пальцы — щёлк!... шёлк!
Да и не класс, а сборная солянка из нескольких классов, и мальчишки, и девчонки.
Да и он не штатный учитель, не предметник…
На объединённом собрании родителей и учащихся, поднялся со своего родительского места, кажется, вздохнул, щёлкнул пальцами, и сказал ровно и не воодушевлённо «А хотите, попробую подтянуть ребят по истории и литературе? За символическую плату. Мне самому интересно»
«Ну, знаете! переходите…» — возмущённо произнесла Литературиха.
«Ха-ха! Задиристая дилентанщина. Да пусть попробует» — скривился историк.
«Хотим! Хотим!» — закричали мальчишки и девчонки, просто потому, что когда ещё на родительском собрании представиться возможность поорать.
«Вы может и знаете, а ребята почему-то нет» — ответил он Литературехе. А историку «И попробую. Кстати, воспитанные люди не тыкают незнакомцам. Или мы с вами клюкали на брудершафт?»
«Да, тоже хотим» решительно поднялся и крепкий грубоватый широколицый и широколадонный чьей то папашка «Вдруг и вправду получится. Коли у этих, ни хрена»
Собрание собиралось на тему «Вашим пролетарским детям нечего делать в высших учебных заведениях. Оболтусы и шпана окраинная, пусть с окраин и не рыпаются» Ну или примерно так.
И ещё несколько папашек и мамашек загалдели согласно. И ещё больше.
И естественно ещё шумнее закричали оболтусы и шпана окраинная.
И директрисе осталось токо «Г-да, г-да! давайте же придём к консенсусу? поверьте, никто никому не враги»
Сомневаясь, поверили — всё равно выбора никакого.
«На хихи не спшыкнешь?» — внимательно прищурился на него крепкий папашка.
«По-любому, поздно разворачивать» — обернулся он на галдёж.
И консенсус постановил — типа факультатив. По выходным. По договору. За символическую оплату. И все понимающе заусмехались: и директриса, и Литературиха, и историк, и конечно вволю наоравшееся второе окраинное поколение — факультатив по выходным — ага, счазззззз, оборжатушки просто.
И он в субботу вошёл в почти пустую, слабо освещённую, холодную, выделенную аудиторию, и щелкнул пальцами.
«У меня и у вас есть четыре, ну назовём механизма, которые надо заставить работать; собственно знание…»
Щёлк!
«Именно, что вы знаете. От и до. Как, ну назовём отличники, зубрилы…»
«Как ботаны!» — радостно заорали заглянувшие поглядеть на смелость и конфуз взрослого придурка-энтузиаста.
«Ок. Как ботаны.
… память»
Щёлк!
«Типа что то такое помню, но не помню точно, что. Пример — вот вы, конкретный вьюноша, что помните о Грибоедове?»
Щёлк!
«Я?... Горе от ума всякое. В Москву, в Москву… Или, блин, в Саратов… В глушь. Посол што ли… у чурок где-то, на кусочки вроде порубили»
«Именно. Так оно и работает. Если память е, но фиговая»
«Чё фиговая то?!»
«… логика»
Щёлк!
«Если, как вы вьюноша выразились, чурки, то давайте уточним, а какие же такие конкретно чурки? напрягитесь»
«Я напрягаюсь, когда гирю жму. Да все они — гыгыгы — одинаковые, чурки же — гыгыгы»
«Слышь, Аршин, а в табло побырому, да? сча наших кликну, не отобьёшься… Турки?»
«Приблизительно рядышком, молодой человек — персы»
«… ассоциации»
Щёлк!
«Шо исчо за байда?»
«Ой, ой!!! Можно? Можно?!»
«Конечно, барышня, — инициатива поощряется — вам слово»
«Но я не про Грибоедова и… персов, а про ассоциации»
«Догадался. Внимаем вам, барышня»
«Валяй, валяй, Лисица!!! Внимаем — гыгыгы»
«Волосы или сирень нюхаешь…
«Гыгыгыгы!!!»
«… а кажется, что ты маленькая, и отец тебя в парк ведёт, и мороженое с кремовой розочкой, теперь не продаётся.»
«Гыгыгы!!!…»
Щёлк!
«Значится так, вьюноши и барышни. Усваиваем. На раз. Гыгыгы — не для здесь. Или для здесь, но без меня. Усвоили?... не слышу внятности? — минута на размышление, либо мне про грибоедовский палец рассказывать, либо уходить, в полном смысле на хихи спшыкивать»
«Хочу про палец!»
«Эт, Лисица вряд ли про тот палец, гы… ладно-ладно, считайте, что усвоили. Валяйте»
«Считают вьюноша на математике и на счётах. А валяют валяльщицы, и неволяшек»
«А я не вьюноша — у меня имя и фамилие есть. И у остальных»
«Аргумент. Принимается. Предлагаю обмен верительными грамотами»
«Чё?»
«Именно — про верительные грамоты чё знаем? щёлк! чё помним? щёлк! а — по логической цепочке? щёлк! а — по ассоциациям?»
«… Не, а про палец то?!!»
Чем он их завораживал? Невысокий, неплотный, пожалуй и некрасивый, немолодой-нестарый, ровный голос, никаких воодушевлений «Ах, первый бал Наташи Ростовой!», «Ах, трудовой и воинский подвиг!», короче не скажешь, что как-то преображался.
И только пальцами — щёлк! «… с ноября властями Ленинграда был введён норматив по отпуску продуктов питания. Размер продовольственного пайка: рабочим — 250 граммов хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12 лет — по 125 граммов… Жуткий холод. Обстрелы и бомбёжки. Каннибализм. Падлы, спекулянты и мародёры. А в центре осаждённого города сберегали уникальную коллекцию образцов зерна, оставшуюся нетронутой, хотя и её хранители там же, на чудной работе, умирали от голода…»
«Грюнвальд!» Щёлк!
«Символисты!... Ку-клукс-клан!... Война за испанское наследство!... Как бы последнее стихотворение Гумилёва!»…
Щёлк! Щёлк! Щёлк!
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
А у нас на утлой лодке
Только синие решетки
Перекрещенных штыков.
Где лобзавший руку дамам
Низко кланяется хамам -
Видно, жребий наш таков.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
«…Почему как бы?»
И не скажешь, что класс замирал в благоговейной, мол, тишине, нет, не замирал, но было слышно каждое его слово, было слышно и слушали. Слушали, пробовали подковырнуть и усомниться, пробовали возразить, пробовали спорить, учились, учились думать и рассуждать.
И только его пальцы — щёлк!... шёлк!
«История — наука точных дат, одних и тех же самых вопросов, и разных ответов. Прошу вас, внимаем»
«Мнения исследователей о значении Куликовской битвы сильно, почти… как его, блин — ага, полярно, различаются…»
Щёлк! «Мамай!»
«Как его, блин… тёмник, большинство называют узурпатором и мятежником… »
«Стоп-стоп! Так узурпатор или мятежник? Постарайтесь уж конкретизировать, Рустам»
«Блин… факт, что не чингизид»
«Чингизиды!» Щёлк!
«А реально, что Гоголь г… хм, девственник?, а Пётр и Меньшиков… »
«Часто, правда не истина, не факт. Часто, правд много. Практически у каждого своя. Нередко за правду выдаётся лишь предположение. Прошу к барьеру, попробуйте обосновать версию.»
«Популизм! Глумление! Моветон!» — хватаясь за высушенную грудь, восклицала одновременно бледнеющая и багровеющая Литературиха, и выскакивала вон. А вероятно и дальше, прямиком в кабинет директрисы — впрочем, ведь действительно нередко за правду выдаётся лишь предположение.
«Хорошее стихотворение легко читается, легко запоминается, и кадык пережимает»
«Типа?»
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Щёлк!
«Симонов! Стихи посвящены актрисе Валентине Серовой!»
«Ой ли? Правда? Или факт? Обоснуйте, Зайкина. Внимаем»
«Внимаем! Внимаем! Задвигай, Лисица!»
И в аудитории шумно, тепло, интересно и свойски.
«А не клюкнуть ли нам… коллега?» и Историк забавно смущаясь, примирительно протягивает ему руку, и они спускаются в подвал к завхозу Романычу.
Да, верно, окраинам случается перестать быть окраинами совсем-совсем не скоро.
А он вёл у них факультатив чуть меньше двух четвертей.
А свежим и светлым позднемайским вечером он ударил ножом соседа на лестничной. Сначала соседа, потом и околоточного.
Второй околоточный применил оружие.
Обсуждали, в протоколе зафиксировано «вынужден применить», а сосед — изрядная тварь. Но ведь часто, правда не истина, не факт. Часто правд много. Практически у каждого своя.
«Позёр. Дешёвка. Пропал как заяц» — торжественно закончила сообщение Литературиха.
«Корчил Байрона» — сам себе удивившись, выдал-откликнулся Антон Ширин.
«Именно» — выпрямилась Литературиха, и понимающе переглянулась с директрисой.
По коридорам загулял гул, а Историк и завхоз сошлись курить у школьного подъезда, и сплёвывать.
Когда на близком, заокружном кладбище вытащили из автобуса и коротко понесли гроб… И прокатилось — щёлк! щёлк! щёлк! щёлк! шёлк! щёлк! щёлк! От заросших аллеек-тропинок и других могил оглядывались.
А его дочка почти не посещала факультатив, стеснялась: стихов, символической оплаты, и похожей формы носа — через год вышла замуж за Рустама Атоева. Зайкина, сама пару недель как Ширина, буквально навязалась в свидетельницы, к вечеру напилась в зюзю, и просила у серьёзного Ширина мороженое с кремовой розочкой. Жених в тёмном тесном дорогом костюме качал головой и тихонько ругался по-узбекски.
Тем летом в три института поступили пять ребят неупомянутых в тексте.
(zestanoyjoker) 19 декабря 2009 года |
| --- |
|
|