*** |
Был у меня в детстве, с 3го по 7ой класс, один из лучших друзей — Саня Горохов, рыжик, шкода и юморяга. У Сани папашка — каким-то чином на ЖД, у меня бабуля — заведующей в «Детском мире», оттого мы с ним владели мощными домашними солдатскими армиями, что нас и объединяло союзнически, как Веллингтона с Кутузовым, в комплекте с великами и кинами про сопротивляющихся апачей и шушенов — и индейскоковбойские воинства, всё по той же вышеуказанной причине, у нас были нехилые и вполне паритетные. Но имелось у Сани и то, чего мне никак не светило — опосля летних каникул в деревне, Саня оттудова привозил свинцовые пугачи «от старьевщика». Отпад пугачи; тяжёленькие, аляповатые, но одновременно и казавшимися серьёзными пестики — словно раструбное разбойничье огнестрелье, совсем и никак непохожие на магазинные, даже на дефицитные детскомировские, а под стволами находились короткие и широкие подствольники (такого слова мы тогда, ясен пень, не знали) «для пороховых пробок». Собственно пробок я так ни разу и не узрел-не пощупал — фиг его отчего, то ли Санька с братцем Алёшкой, их расстреливали загодя — вспоминая своё поведение, уже со своим братцем Серёгой, опосля отчимовских охотхозяств и стрельбищ, версия кажется вполне правдоподобной, но вот сейчас могу и подозревать, что может старшие Гороховы благоразумно и тщательно изымали в городе сию бабахокомплектную составляющую. Короче, чё мне неизвестно, то неизвестно. Но пугачи эти клятые мне буквально снились, и буквально изводили — никакому обмену они категорически не подлежали, сча тоже додумываю, что по благоразумности и строгости Саньких и Лешкиных родоков — братья то жмотливостью не отличались, а Саня в принципе меняться обожал и умел. Ну и слово «старьевщик». Оно изводило. Почему-то ассоциировалось с флибустьерами, карбонариями, и естественно с суровым романтизмом персонажей «Отверженных». Деревни я терпеть не мог, но лишь за ради наличия там старьевщика, запросто согласился бы сослаться хоть на всё лето. Но мои не прочухали и ни разу не предложили.
Вступление окончено. Добавлю лишь, что с Саней мы непонятно почему, но напрочь разошлись в восьмом классе, даже подравшись, а через год, то ли сначала симпатяга и младший шкода Лёшка убился на мотоцикле, и Гороховы переехали, то ли произошло в обратной последовательности. Да, ещё у пугачей быстро отваливались стволы — фигурный свинец металл крайне недолговечный, но на извождении дефект не сказывался.
… в году 95ом-96ом я тоскливо и бессильно томился в среднерусской гостинице — с тоскливым и малоперспективным материалом о русских переселенцах, всё оставивших, всеми обманутыми, всеми брошенными. Пил. В смысле, что много. Моглось тогда много. К тоскливому томлению плюсовалось тоскливое похмелье. Опостылевшая мизанзцена; в номере бычки и пустые бутылки, бубнящий телек с диалектом, за окном серость и среднегубернская площадь, со среднегубернским пейзажем — аллеи от местной безвкуснейшей «белой домины» до домины местной гебни, и широкими завитушками вокруг давно отчаявшегося бронзового вождя ренегатских гегемонов, дождь, начало октября, напротив идиотское казино, с идиотски светящимся идиотским названием, влажные фундаментальные лавочки, транспарант с завёрнутой ветром надписью «Наш край — ….», иномарки, и ободранные автобусы. Переселенцы на площади не бывали, как и в райцентре, стремались ни без поводов и от греха, кое-как уцепились-окопались компактно по дальним окраинам. Главред лучше меня понимал, но буркал в телефонную трубку «Попробуй, выжать». Я старательно пробовал, но не выжималось. Губернские коллеги сразу и честно сказали «мы — пас», чиновники укрывались, а неукрывшиеся бубнили равнодушные, заученные наизусть, казённые фразы, аборигены цыркали и щурились недобро, переселенцы нищали за последнее, болели, глушили горькую в беспробудное, ибо беспросветно. Безнадёга. Не психовать невозможно, психовать без толку. Однажды, точнее одноночно зашёл за стаканом в домину гебни — ибо случилась позднота, в гостиницу не тянуло категорически, бутылки е, а стаканов нет, провинциально и наглухо закрыто всё, из горла как-то претило, — открыл прапорщик, не особо пристально удивился, шагнул в недра за стаканом, предварительно выдав строгое и чудное «Только не звони никуда» — идея зайти в ночь позвонить из оплота районной госбесопасности долго никчемно шарахалась в башке.
… на утро несимпатичная и укоризненная горничная спрашивает: «У вас ничего ненужно нет?» «У меня и нужного чуть-чуть» — типа острю перегаром и заезжей печориновщиной. «Дело ваше — к нам старьевщик забрёл» «Кто-кто?!» — оживаю. «Ну, старьевщик… В МАсквесвАей поди не встречали.» «Нигде не встречал. Даже в Ангарсках и Бухарах повывелись. А с ним просто познакомиться и поговорить возможно?» «Побриться вам надо. Погладиться. И это… полечиться грамм на сто пятьдесят» «Для вашего старьевщика?» Горничная хмыкает и вынимает из кармашка, протягивает карманное зеркальце… Процесс оживления тормозится. «Водку лучше у меня брать» «А пиво?» «И пиво. И утюг принесу. Если пожарнику не впалитесь и мне доплотите»
Старьевщик, блин… Хмурый, сизый, морщинистый дядька. Два мешка, как из под цемента, совсем не полные. - Здравствуйте. - И тебе… хм… не хворать. - Пива хотите? - Я на работе. Фигасе. Обалдеть. - … Сдать желаете? - Да нет. Нечего. Не накопитель. Пообщаться. Буквально с детства мечтал. - Придурок? - Почти. Журналист. Из Москвы. Вот удостоверение, если не верите — тьфу, не очень то — перепутал… во! теперь, то. - … - А вам и за пугачи сдают? - Чё? - За свинцовые. С пороховыми пробками в подствольниках. Меня быстро и деловито оттирает мужичок с наколками, кидает старьевщику в мешок чё-то тяжёлое и с проводами. Старьевщик даёт мужику дешёвую и нечистую купюрку. - Уууу… Деньгами рассчитываетесь. - Валил бы ты… пиво допивать. Знает он про подствольники… - Да ладно, не серчайте. Просто спшыкнула ещё одна иллюзия. Жалко. - Эй, Барбухай!! – окликают старьевщика с верху межэтажной лестницы: В администраторскую на втором зайди. Там — картриджи, и у Клавки — бабинник в хрен удолбанный… - Картриджи и бабинник… Блин. - Отвянь и дай пройти — слыхал? на второй мне… - Вы в Афганистане служили? - … - У меня и другое удостоверение есть, от военки — врать не стану, уже с год недействительное, но таскаю, на всякий, и на память… Приходите, когда закончите? или вечером. Номер 76. Ни на диктофон, ни писать ничего не буду — честное пионерское. - И для чего ж? - Интересно. - Придурок. Чё сам седеешь то? - Заходите.
Только на следующий день среднерусский старьевщик по прозвищу Барбухай постучался. Вошёл, коротко решив, пожал руку, и достал из за пазухи водку. Но сизым был я, и мы почти не пили — ну, по паре рюмочек. Барбухая звали Святослав. В Афганистане служил. Саланг. Но практически не воевал, во-первых, полагалось ремонтировать, а не стрелять, во-вторых быстро попал в плен. Так и именно и сказал «попал» — и ни что, ни как. В плену провёл тринадцать месяцев — и снова ни слова как. - Когда в обстановке и географии сориентировался, силёнок подкопил, прикинул хер к носу, рванул. Колонна регулярно недалеко проходила, главное рассчитать-подгадать, чтоб на неё выскочить. Помолчали. На две трети водки покосились. - Малька ошибся… Попался таки… дехканин. - И? – не выдерживаю. - Задушил. - Как задушил? – преглупо спрашиваю. - Как задушивают. Трудно. Хрипело и хрустело… Потом особисты замудохали. В Союз возвращали как… С конвоем. Опять замудохали. Мне бы уже и до фени, атрофировалось, да и плен научил — пусть дисбат, тюрьма, хоть клеймо на морду и ноздри вырванные, как фишка ляжет, но родня, улицы знакомые… сначала дед, следом и бабка, померли — пока тысячу раз душу наизнанку вывернули. В конце концов, отцепились, то ли навыворачивались, то ли действительно времена и порядки заколебались… Но с бля трудовой деятельностью — швах, пустыня. Про техникум или институт и заикаться бессмысленно. А до армейки хотелось ведь… С кругом бля общения — аналогично. Попробовал по городам и весям. - И? - И, вот. Не приклеилось нигде. Здесь. Пока. К зиме, наверное — куда потеплее. - Ну, а… тоже афганцы, в каждой ж области — и разве вы… ты, единственный пленный? - Понятно, не единственный. Не знаю, как у других, но у меня — не свой больше, выслушают, покивают, но в глазах… - А… про попавшегося дехканина рассказывал? - Бывало и рассказывал. Но это знаешь, ни бой за кишлак, или по коробочкам и бензовозам гореть, или — на караван… - Ну а… женщину встретить? - Бывало и встречал. Не кастрат и не поп ж… - Попам, кстати, можно… вроде. И? - И развстречивалось. Не-не, без кошмариков — криков-бзигов, по крайней мере, не в том масштабе. Видать… к одиночеству привык. Сидим, молчим, курим. Чё и зачем ещё спрашивать не соображу. - ... Недоверяется. Дикторы в телеке с диалектом про губернские достижения бодро подпрыгивающими кадрами вещают. Вольно-невольно на его кисти поглядываю. Обыкновенные. - А чё у тебя в трудовой записано? - ? - Прям вот «старьевщик»? - Сборщик вторсырья. - Аа… Картриджи и бабинник, сборщик вторсырья… - Но ты ж ремонтник? Кистями потёр. Налил третью рюмку — опрокинул. - Не… сборщик вторсырья.
… я ему домашний телефон дал. Почему-то тогда часто давал.
И заезжали-приезжали ко мне в Москву часто, и кто токо не заваливался, порой и в моё же отсутствие, и зависали, — спать клали на раскладушке, или на матрасах на пол, в «спальне», возле детской кроватки, во второй комнате тёща с тестем и со старшей, на кухне пёс, на всех луной серебрит, дышать нечем, болтовня до рассвета, и с говорками, и с акцентами…
… и он позвонил, и приехал. Нехмурый, гладко бритый, в тесном костюмчике. - Не смейся, в институт. Чё мне смеяться. И свёрток протягивает. Само собой, я опять про пугач подумал… Но в свёртке кувшинчик, чётки, и два коврика. - Не афганские. Прикинь я бы с ними рвал… Но здоровско похожие. Не поверишь, у переселенцев, буквально дня через три... Чё мне не поверить.
В институт он не поступил. Так и сказал просто «не поступил». Поужинал и обратно уехал. Свой телефон теперь оставив.
Когда кувшинчик рассыпался, я позвонил.
Очень неохотно поведали, что забивал гвоздь, в левый глаз отсеклась-отскочила какая-то микрометаллинка, воспалилось, несколько операций, болеутоляющие, поехала крыша, припадки, убил сожительницу и её мать. - Задушил? - … … Почему… задушил? Топором. Тимофеевну за забором нагнал… Матернулись длинно, всхипнули, и потребовали больше никогда.
Один коврик разодрал второй пёс. Который покрепче, до сих пор лежит в тамбуре. Чётки редко-редко попадаются бусинками…
... скоро десятилетье, как и я никуда, и к нам никто, хотя в квартире гораздо свободнее.
Среднегубернские площади легко опознаю в новостях и репортажах, мало меняются. Удостоверения и всячина разная в двух пыльных «дипломатах», со сломанными замками, и в полиэтиленовом мешке у балкона.
Да, а луна серебрит по-прежнему.
(zestanoyjoker) 4 августа 2009 года |
--- |
|
|