| *** |
Соломона Пантелеевича вдруг и резко заинтересовала правда.
Странные и неожиданные были для него ощущение и решение.
Может потому, что совсем недавно Соломон Пантелеевич остался житейски один — супруга Марья Никифоровна тихо умерла несколько недель назад, детей у них не было, как и родственников в родственном смысле, а работал, опосля наступления пенсионного возраста, Соломон Пантелеевич Брызгин вахтёром в большом, высоком и бездушном здании, где даже и запомнить не представлялось возможным — да ему и совершенно незачем, что и кто находится.
И вот вроде как ни с того ни с сего, взгляд и слух Соломона Пантелеевича стали цепляться и вычленять это звучное слово — «правда». А дальше Соломон Пантелеевич задумывался. Кого бы эта самая правда ни касалась.
Задумывался Соломон Пантелеевич молча — делиться мыслями ему всё равно не с кем, внешне как бы безучастно и незаметно, но крепко, очень стараясь каждый раз понять и осмыслить.
Потом Соломон Пантелеевич заметил за собой, что копятся и накапливаются у него газетные и журнальные вырезки, какие-то пометочки, в которых его аккуратным почерком отмечалось название теле- или радио-передачи, и время эфира.
Конечно, Соломон Пантелеевич поначалу подумал, что чуток, а может и не чуток, по-стариковски помешался — дескать, настала пора и срок биологический, поехал ветшающей маковкой. Подумал тоже спокойно, словно о стороннем, или неизбежном. Однако, подумав, сам себе и возразил — больше никаких умственных отклонений, заскоков не наблюдалось, а всё касательно правды, прикидывалось обстоятельно, а уж с чего, да почему — вон у кошки четыре ноги, а у человеков две, днём солнце, а по ночам луна, так никого ж не озадачивает, не смущает.
Пожалуй, единственным, с кем Соломон Пантелеевич мог обрывочно обсудить — полуприятель Антон Герасимович, постарше, похудее и поглуше Соломона Пантелеевича и любивший сиживать на лавочке у второго подъезда, и оттого каждодневно попадающийся Соломону Пантелеевичу на пути; в утро – «День добрый», вечером, с недавних пор — «Присяду, если не возражаете?»
- Чего возражать… В свежие каки голубиные не усядься.
- Всё про правду вот размышляю… – отворачиваясь от закатного солнышка, будто в сторонку произносит Соломон Пантелеевич.
- Эт про какую про правду? – сразу хорошо слышит и любопытствует Антон Герасимович.
- Нууу… Про правду вообще. В принципе. Прям одолело.
- Вообще и в принципе, правда — название газеты. А другие правды всегда конкретно чьи-то — моя, ваша, Зинки дурынды голоногой и голопузой с пятого этажа. Еврей уже пожилой, а простого не понимаете.
- Да не еврей я… Сколько повторять. Ни по маме, ни по папе, даже не по прадедам. Мама назвала в честь царя мудрого.
- Вот видите — эт твоя правда, а моя — что еврей вы. Не, я, как интернационалист, и к ним неплохо отношусь, но сионистов опасаюсь — спасу нет, лезут везде оголтелые, хитрющие и вредители. И коли Греф-Чубайс — непременно еврей… в смысле, сионист, масон.
- Тьфу, пропасть. Сами видели хоть одного?
- А чего ж не видеть — меня на сухогрузах, «брусом колиброванным», на Суэц гоняли. Чтоб сионистов зарвавшихся ракетами сбивать.
- Сбили?
- А чего ж не сбить… Только в той «Правде» так ничего и не написали. Ни как мы — их, ни как они — нас. Вот тебе, кстати, и второй пример: их поди послушать, они нам — люлей, а нас, мы — им.
- А на самом деле?
- А на самом деле у наших сухогрузов пунктом назначения значился город-порт Адисс-Абеба. Тама действительно здорово дерева не хватает.
- Хотите сказать, нету её?
- Кого?
- Ну, правды. Которая на самом деле.
- Чего ей не быть… Рыбы летучие и те есть. Но правда у каждого обязательно своя. Зинка шалава вон трындит, что я горшок в окошко выливаю, и ейное стекло жёлтым и вонючим забрызгивает. А чего мне в окошко да из горшка лить? — свой унитаз, по планировке стандартной, имеется. Заявление сучка участковому накатала. Не постыдилась. Потому, что и она хочет по своей голозадой правде. Эээх… мне не горшок, а 125ый комплекс бы. Веришь, снится… Будто ничего лучше в жизни и не случалось.
- А?... Верю.
- А ещё говорит, что я глухой… Завязывай задумываться. Безнадёга. Не бросишь, так и станешь… в говно голубиное садиться.
Не переубедил Антон Герасимович Соломона Пантелеевича.
Через три дня забили паренька молоденького в скверике, потом в палисадничек, под окна светящиеся, не таясь и шумно ветки ломая, тело отволокли.
Окон сотни, свидетелей ни одного. Кроме Соломона Пантелеевича.
Участковый Соломона Пантелеевича буквально прерадостно выслушал. Записал подробно и долго руку жал.
Но затем, на время назначенное, участкового в опорном пункте не оказалось, хоть и прождал-прокурил прогоркло на металлической лесенке Соломон Пантелеевич полтора часа лишних, и для себя предпоследних — обратно пошёл, у того же палисадника и встретили. Не чтобы особо здоровые, шаткие от выпитого и лихости безнаказанной, но четверо и молодые.
- Небось и тварям сопливым, родители… про правду воспитывали. Мля. – произнёс мрачно, после и вслед Зинке, Антон Герасимович.
(zestanoyjoker) 17 июня 2008 года |
| --- |
|
|